Русские байки английского акушера

Не собиралась начинать именно с этого рассказа, но недавние события на майдане меня обеспокоили ((((

Ссылка События происходят в Грузии в конце 80-х гг прошлого века.

Изо рта потекла кровь

В операционной очень душно. На улице – плюс тридцать два в тени. Дышать легче, если подстроиться под равномерное дыхание наркозного аппарата. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох.
Хирург Николос Циргвава каждые двадцать минут останавливает операцию, чтобы перевести дух. На лбу у него выступают крупные капли пота, которые норовят при малейшем движении головы плюхнуться в операционную рану. За этим следит операционная сестра Софико , вооруженная большим куском марли.

При возникновении критической массы капель на лбу у Николоса она устремляется к операционному столу и вежливо произнеся «Бодиши, батоно Николос» промакивает его лоб и шею влажной от пота тряпочкой. Оперируют уже третий час. Тете Маке, кассиру из сберкассы на Малтакве осколком пробило живот. Граната залетела прямо в кассовый зал, а потом, когда пыль улеглась, вошли Хвича и Бадри, выпускники одиннадцатого «Б» и сняли кассу. Деловито и просто.

- Шени деда , надо перевязывать эту артерию, я ее маму видел... кровит и кровит... а значит придется удалять еще сегмент тонкой кишки... – тихо ругался дядя Николос. – Из чего я анастомоз буду делать? А? Из желудка и прямой кишки, шени деда ватири? .--Нико, может , попробуем еще маленьким швом? А?
Я, пятнадцатилетний санитар операционного блока, стоял и слушал священный разговор хирургов-полубогов , жадно впитывая каждое слово, произнесенное в вязкий и затхлый воздух операционной.
Кондиционер наш украли еще на прошлой неделе. Дырку от кондиционера пришлось заложить картоном и залепить изолентой, чтобы с Риони не летели мухи. Операционная все-таки. И так без антибиотиков работаем , операционное поле чачей обрабатываем а швы на кожу накладываем рыболовной леской из разбомбленного месяц назад магазина «Хозтовары» , которую в этой же чаче замачиваем на ночь. У больных аллергии на чачу нет , рана заживает хорошо. Если сепсис не разовьется.
Сепсис – это по-простому , заражение крови. Я читал о нем в непонятной книге «Курс факультетской хирургии» Ничего, поступлю в медицинский, все пойму. Лечится, сепсис, как я понял из местного опыта работы, при отсутствии антибиотиков, опять же чачей или красным вином.

А позавчера русскому матросику ногу ампутировали, много крови потерял, но спасли. Тетя Тамара, заведующая реанимацией, сама кровь давала. Отправили утром «Кометой» в Новороссийск , в госпиталь Черноморского флота- не довезли – пролетающий мимо МиГ, то ли российский, то ли звиядистский, кто сейчас разберет, саданул ракетой прямо в пароход, все утонули, даже «мама» сказать не успели.

- А! Маладэс Авто! Остановилась вроде! Давай анастомоз шить, заканчивать и курить Мальборо! Дядя Нико заметно повеселели стал тихо напевать «Квели, пури, хачапури цицилааа».
Операционная как будто просветлела ... еще одна жизнь спасена ! Дядя Нико покурит, поспит пол-часа в своей комнатушке, пока моют операционную, и опять за работу... там полный коридор тяжело раненых. В моем городе уже неделю идут уличные бои. Город переходит то в руки звиадистов, то в руки мхедрионовцев. Вчера в порту убили Катю Черноморец, мою одноклассницу. У нее мама грузинка, а папа русский. Дядя Коля, капитан буксира. Она несла отцу в порт хачапури и попала под перекрестный огонь. Умерла сразу, крупнокалиберный пулемет «Утес» за секунду превратил ее в ошметки. А ее Вахо Пацация любил, хотел невестой привести домой на следующий год...

Убежать из города невозможно. А еще я тут помогаю, как могу...я санитар-практикант в операционной. Мою полы, перчатки кипячу,утки-выношу, белье из прачечной- приношу. В общем, незаменимый сотрудник. Мама сказала – сиди в больнице, больницу бомбить не будут. Мама вечно сделает из мухи слона, перед пацанами неудобно! Я здесь с другой целью, честно.
Белая с потрескавшейся краской дверь распахнулась от удара сапогом. Стеклянный шкаф с биксами и физраствором жалобно задрожал. На пороге стояли двое в старых турецких спортивных костюмах и с автоматами Калашникова.
-Гвардия «Мхедриони» ! У нас раненый. Быстро снимайте вот это со стола, кто хирург? Давай быстро ... времени нет! Операцию делай!
- Софико с белой марлей наперевес бросилась к мхедрионовцам.
-Что вы себе позволяете? А? У вас сердце есть? У вас мать есть? Немедленно покиньте операционную! Вашего раненого осмотрит дежурный врач и мы его срочно прооперируем, если нужно!

От удара прикладом в лицо Софико с грохотом упала прямо на стеклянный шкаф и осталась лежать ничком среди битого стекла, железных бикс с операционным бельем и растекающегося по красному плиточному полу, физраствора.
Мхедрионовец выпустил короткую очередь по кафельной плитке, осколки противно просвистели мимо лица, поднялась едкая удушливая пыль. Ноги сделались ватными.
-Снимай со стола эту корову или я тебе голову отрежу на х**. Прошипел мхедрионовец. Я понял, что это обращаются ко мне, но стоял, не шелохнувшись уставившись на лежащую на полу Софико. Перед глазами поплыли розовые круги. Теплое дуло автомата упиралось мне прямо в рот, и я ощутил соленовато- горький металлический вкус последней минуты моей жизни.
- Ты что, бл***, глухой ?
- Не трогайте пацана, сейчас все сделаем... Это был дядя Нико, его голос мучительно пробивался через пересохшие голосовые связки.
- Автандил, пожалуйста заканчивай кожу , я пойду посмотрю раненого. Сынок, привези из коридора каталку, будем переводить больную. Пожалуйста, не убивайте никого ... мы все сделаем как надо.
- Давай быстрее, я твою маму... Я сейчас всех тут убью!
Я случайно, на долю секунды встретился с мхедрионовцем глазами. На меня смотрели красные белки с маленькими черными точками зрачков. В них не было жизни, пощады или разума. Только смерть. Именно так выглядит смерть. Красные глаза и черные точки зрачков. Автомат, нож или гексаген – это детали , это уже не важно. Я побежал за каталкой. Руки дрожали и не слушались. Под ложечкой появилось приторное чувство страха. Страх расползался по телу и парализовывал мысли. Скорее, скорее...
Анестезиолог дядя Вова отключил пациентку на столе от наркозного аппарата и продолжал вентилировать вручную , старым мешком Амбу. Тетю Маку переложили на каталку. В углу , прижимая красную от крови марлю к изрезанному осколками стекла лицу ,тихо плакала медсестра Софико.

В операционную вошел Николос. Его смуглое небритое лицо сейчас было белым, как топленое молоко.
- Вашего друга спасти не удастся. Он умер. Ранение было смертельным. Убейте меня, если хотите , но не трогайте персонал, пожалуйста. Голос его осекся и на последнем слове неестественно ушел вверх.
-На колени, сука! –заорал мхедрионовец и вытащил из-за пояса огромный нож.
- Не убивааайте его, пожалуйста ... Софико бросилась к стоявшему на коленях дяде Нико. Не убивайте , матерью вашей заклинаю... не убивайте ... не убивайте .... я жду от него ребенка.... Пощадите !
Мхедрионовец пнул дядю Нико со всей силы сапогом в лицо. Дядя Нико дернулся , упал на кафель и изо рта потекла кровь. Я стоял и смотрел на них. По щекам предательски текли слезы. Я ничего не мог сделать.
- Не убивайте, не убивайте...
В операционную вошел второй автоматчик.
- Бичо , пошли , оставь их... Шалва бы все равно умер, его насквозь изрешетили.
Я бежал по разрушенным улицам родного города. Через поножовщину и перестрелки. Через стрекотание автоматов и вой испуганных женщин. Я бежал, захлебываясь слезами. Это были слезы отчаяния, слабости и ненависти к самому себе. Слезы бессилия и слезы поражения. Слезы от того что я не могу изменить этот мир, я не могу остановить эту войну, где бывшие когда-то друзьями мужчины отрезали друг другу головы, где бывшие ученики насиловали учительниц и где сын стрелял в отца, а отец в своего брата.
Бежать, скорее бежать отсюда ... что я делаю здесь?
Чего я стою в этом мире, если я не смогу помочь спаси хотя бы одну жизнь, зачем я живу если вокруг меня – смерть?
Бежать ... бежать... мне срочно надо бежать отсюда....И если я выживу, я буду бороться со смертью во всех ее уродливых формах, до конца своих дней.

Отделение низкого риска

Ночной госпиталь – очень странное явление.
С непривычки можно испугаться. Представьте себе абсолютно безлюдное огромное пятнадцатиэтажное здание с огромной сетью коридоров, задраенных в абразивный линолеум, синтетическим пластмассовым светом, цветной разметкой на полу и миллионом дверей, которые открываются только именными магнитными карточками.

Откуда-то издалека, едва слышно доносится монотонный писк кардиомонитора. И никого. Абсолютно пустой коридор, длинный и бесконечный, как мое ночное дежурство... Время от времени встречаются охранники в бронежилете.Еще реже – двое носильщиков , везущие в морг каталку, закрытую наглухо синей клеенкой. Это из реанимации.

Вобщем, картина тревожная, особенно если вы клинический резидент первого года со склонностью к ночным страхам и мистике. Если идти из гинекологии, скажем, в терапию - из одного крыла госпиталя в диаметрально противоположное, то минуте на пятой «прогулки» возникает ощущение, что вы играете в компьютерную игру-страшилку Quake, только вместо лазерного бластера или бензопилы у вас в руках бумажная чашка с каппучино из кофейного автомата. Каппучино – оружие интеллектуалов... ха-ха. Невольно становится интересно, что за монстр ждет тебя за поворотом, на границе восточного и южного крыла? Мне-то не страшно, просто как-то жутковато, и все. Если что – как дам стетоскопом по рогам ! Ну, или убегу...

Двери отделений закрыты на автоматический замок. Свет в палатах выключен, за исключением дежурного света на сестринском посту. Два часа ночи. Госпиталь, кажется, спит.
Тихо , чтобы не спугнуть мистику , выхожу на улицу. Двери резво открываются , разбуженные фотоэлементом. За порогом–свежий воздух и ночной Лондон.

Лондон никогда не спит.

Шныряющие туда-сюда мини-кэбы, красные ночные автобусы, визжащие полицейские машины и категоричные «скорые», пролетающие перекрестки на полной скорости под мигающий желтый свет светофора .
Шумные припозднившиеся французы с недопитой бутылкой белого вина и прекрасные , но очень уставшие девушки, возвращающиеся из ночного клуба в мини юбках , помаде и босиком , несущие в руках свои «Джимми Чу» на неприлично высоком каблуке.

Подожди Лондон, я утром закончу работать, немного посплю а часам к восьми буду готов провести с тобой вечер и, если мы понравимся друг другу, то и ночь. Я буду беззаботно шляться по Mayfair, пить лангедокское красное и курить толстенные сигары, пуская дым в глаза офисным красоткам из Сити. А сейчас, прости, дорогой, я на работе. Но, конечно же, как всегда,я рад тебя видеть.
Допиваю кофе и закуриваю сигарету. Дым от «Лаки страйк» смешивается с запахом ночи и лондонского асфальта. Красный неоновый свет от огромных букв «Accident and Emergency » над моей головой освещает рекламный плакат с блондинкой с глубочайшим декольте, которая приглашает всех попить с ней кофе. В красном свете блондинка смотрится таинственно и даже инфернально, но кофе уже не хочется, шестая кружка за вечер, а дежурить еще часов пять. Закуриваю еще одну сигарету , но бросаю ее. Курить тоже, оказывается, не хочется. Надо идти, посмотреть как там обстановка в родильном отделении. Пейджер не просыпался уже два часа. Может быть вот оно, то самое «легкое дежурство» о котором я где-то читал?

В родильном отделении – о чудо! Тоже тишина. Рожают всего две тетеньки , да и те – роды низкого риска. Акушерки их, как могут, пытаются защитить от докторов, эпидуральных анестезий и прочих грозных элементов вмешательства в таинство нормальных родов. Я не против. Пока роды идут нормально , нам докторам, там делать нечего. Если что – позовут.

У нас еще есть целое отделение «низкого риска» – там докторов вообще нет , одни акушерки. Если у женщины нет никаких осложнений беременности (такое тоже, оказывается, бывает ! ) то ей предлагают такой вариант, по желанию, естественно. В отделении низкого риска нет ни мониторов,ни щипцов, ни анестезиологов с длинными иголками. Вместо этого – мягкие кресла , мини-бассейн, ангелочки на стенах, голубые занавески , ароматические свечи и акушерки в розовой в цветочек униформе с теплыми и миниатюрными руками. Наши британские женщины очень любят рожать именно здесь.

Акушерки, которые тут работают – очень храбрые люди с железными нервами. Я бы так не смог. Я слишком хорошо знаю, что может случиться в родах и сразу после них. Они тоже, я уверен, знают и видели, но ...работают и когда их отправляют для поддержания квалификации к нам, в родику «высокого риска» , хватаются за голову, но, я подозреваю, что не от ужаса, а более с целью подчеркнуть , что всех ужасов родильного отделения высокого риска можно было бы избежать, если бы доктора навязчиво не лезли бы к роженицам со своим окситоцином , мониторингом и эпидуральной анестезией.

Вот так и живем , в вечной борьбе. Радует только одно – серьезные осложнения в Midwife Led Unit случаются и правда крайне редко и отзывы пациенток о родах там – самые распрекрасные.

(продолжение предыдущего поста)


Когда в родилке тихо , акушерки, привыкшие работать по 12 часов нон-стоп, скучают и начинают немного фестивалить. После того, как обсудят косметику «Лейрак» , туфли “Prada”, затем, всех докторов , их манеру одеваться и их возможных любовниц, на центральный акушерский пост вывозится большая каталка, которая накрывается большой белой скатертью и на нее наносятся разные диковинные разносолы. Нигерийки приносят курицу с рисом , индийские акушерки волокут чапати с соусом , пикантный вкус которого находится далеко за порогом моей болевой чувствительности. Француженка Элейн принесла фисташки , финка Эмма – сосиски из лосятины Ryynimakkara , а англичанка Дженни – струганную морковь. Мои сплющенные бутерброды с сыром , которые я забыл, как обычно, положить в холодильник в начале дежурства, выкладывать на общий стол было неэстетично, поэтому пришлось всем покупать кофе из Капуччино-машины.

Вот, сейчас покушаю и пойду спать. Ну не виноват я , что такое дежурство тихое... Так что там у нас ? Ага ! Куриное крыло по-нигерийски...
- Пи-пи-пи-пи-пи! Внимание! Экстренный вызов! Остановка сердца! Акушерская бригада в отделение низкого риска! Внимание! Краш сирена! Пшш...

Пейджер, грубо и истерично прервав мой ранний завтрак еще секунду пошипел и заткнулся.
Когда бежишь на краш-вызов, главное усвоить для себя два правила : никогда не бежать сломя голову – можно нечаянно снести головой дверной косяк и так и не добежать до пациента, и второе – удостовериться что рядом с вами, в том же направлении бежит анестезиолог. Анестезиолог - это всегда хорошо , когда нужно быстро засунуть в трахею интубационную трубку или расчехлить дефибриллятор, не зачехлив при этом пациентку.

Дверь в отделение «низкого риска» открыта настежь. В палате яркий свет. Странно, я думал у них только полумрак бывает...
Ангелочки с позолотой, голубые занавески ...Молодая девушка лежит на полу. Акушерка дрожащим голосом докладывает:
- Сесилия, двадцать пять лет. Вторые роды. Родила двадцать минут назад, без осложнений и лекарств. Встала с кровати , чтобы пойти в душ. Сказала «хочу спать» и потеряла сознание. Кровотечение из родовых путей минимальное.

Понятно. Наверное просто слишком рано встала, голова закружилась, упала в обморок ... сейчас дадим кислородика и водички, все будет хорошо и отлично.
- Дыхание отсутствует. Пульс нитевидный. Давление не определяется!
- Твою мать ! Тут водичкой не обойдется! Госпитальная тревога! Общегоспитальную Краш команду сюда, быстро! Приготовится к сердечно-легочной реанимации! Кислород пятнадцать литров в минуту! Адреналин-джет, быстро! Дефибриллятор для оценки сердечного ритма.
Пока анестезиолог Фарид «дышит» девушку мешком Амбу через маску , я накладываю на девушку стикеры дефибриллятора. Схема как чего накладывать нарисована прямо на стикерах, поэтому даже если вы не занимаетесь такими вещами ежедневно , наложить их правильно- несложно. Автоматический дефибриллятор пискнул и флегматично сказал «оцениваю сердечный ритм».
- Пульса нет! Давай непрямой массаж сердца! Два к тридцати!

Непрямой массаж сердца- штука очень трудоемкая. Это только в американских кинофильмах про больницу главный герой врач с напомаженными волосами и брутальной белозубой улыбкой часами может делать непрямой массаж сердца, одновременно кокетничая с медсестрами и давая распоряжения младшему медперсоналу. На самом деле, после пяти минут правильного массажа возникает полное изнеможение , кроме того рабочая эффективность массажа падает, поэтому надо меняться.
О, кажется подтянулась реанимационная бригада! Смените меня , плиз.

- Фибрилляция желудочков. Готовлюсь к дефибрилляции. Всем отойти от пациента! Дефибриллятор – автомат видимо, понимал, что говорит. Заряд. Тынц!

- Оцениваю сердечный ритм. Фибрилляция желудочков. Готовлюсь к дефибрилляции. Всем отойти от пациента! Заряд. Тынц!
- Давай еще адреналин ! Продолжаем массаж сердца и дыхание тридцать к двум! Внутрикостное вливание кристаллоидов!
Меня, как акушера который «ничего не понимает в конной авиации» постепенно оттеснили от пациентки анестезиологи и реанимационная бригада.

Почему? Почему у нее внезапно остановилось сердце? Здоровая молодая женщина... нормальные роды... Роды. Что-то пошло не так именно в родах. А что? Сгусток крови в легочной артерии? Незамеченный ранее порок сердца? Эмболия околоплодными водами ? Так... думаем ... внезапный коллапс через двадцать минут после родов ... очень похоже именно на эмболию , когда околоплодные воды попадают в материнский кровоток и в легкие... Такой диагноз подтверждается, как правило, только на вскрытии, когда в легких находят волосы и кожные чешуйки ребенка...

Подобная эмболия бывает крайне редко, примерно два случая на сто тысяч родов. Выживает процентов двадцать , в удачный день... Вобщем ничего пока не понятно... главное - завести сердце, а там будем разбираться что и как... главное – сердце завести...
- Оцениваю сердечный ритм. Синусовый ритм. Фибрилляция не требуется. – скучающим голосом сообщил робот.
- Есть пульс! Давление 80\ 40. Переводим в реанимацию ! Быстро ! Пока опять не фибрильнула...продолжаем кислород. Насыщение крови кислородом – девяносто процентов. Гоу! Гоу!Гоу!

Мы остались одни в комнате с акушеркой , держащей на руках младенца, с позолоченными ангелочками на стене и с пустой кроватью, на которой только что появилась одна жизнь и чуть не закончилась другая. За окном было уже утро.
Сесилия проснулась только через два дня. И ушла домой с ребенком на руках еще через три недели. В то утро она пережила еще две фибрилляции желудочков, синдром диссеминированного внутрисосудистого свертывания, шесть переливаний крови и плазмы. Нам так и не довелось узнать, что же с ней случилось. Сердце ее было в порядке, тромба в легких тоже не нашли. Все сошлись на мнении , что это была эмболия околоплодными водами, но подтвердить диагноз могло только вскрытие. Все единодушно были счастливы , что до подтверждения диагноза дело так и не дошло.

Я не узнал ее, когда она пришла в мою клинику шестью неделями позже. Макияж, прелестный младенец в коляске и очаровательная улыбка.

Для нее все это было, как сон. Но иногда, чтобы проснуться, нужна краш-бригада реанимации и электрический разряд в триста шестьдесят джоулей.

Врач, трус и параноик


Здравствуйте. Я врач с пятнадцатилетним стажем, трус и параноик. В моем мозге , как и в вашем, дорогие читатели, есть Corpus Amygdalaideum – структура, отвечающая за страх. Только у вас она размером с маленький лесной орех , а у меня , наверное, размером с японскую грушу, не меньше.

Я, как и все врачи-хирургических спецальностей, всего боюсь. Панически. До ужаса и дрожи в коленках. За уверенной и надменной улыбкой «бога операционной» , (а кто из нас, членов Королевской Коллегии, не бог , ну , хотя бы в грезах? ) За четко выверенными, смелыми движениями скальпелем по организму и за небрежными ремарками про погоду в Эссексе и про слегка избыточное персиковое декольте представительницы компании «Фармацевтикс Лимитед» скрывается леденящий душу ужас.

Мы отпускаем легкие шуточки во время кровотечения из маточной артерии, когда все остальные шепчут «Помоги нам Боже! », мы просто и легко накладываем на нее зажим Кохера и спокойно произносим вслух операционной сестре «Пустяки какие! Шить викрилом, пожалуйста, будьте любезны...и далее сразу : Кстати, вы не знаете, туман над Темзой уже рассеялся?»

А в это время про себя кричим,покрываясь холодным потом и ощущая как пол уходит из под ног: «Твою мать! Господи, за что мне все это? Я еще толком не начал операцию а у меня уже восемьсот кровопотери...Так, собрался, тряпка и оперируй, лузер хренов, боже, как страшно... где этот гадский мочеточник, уж не в моем ли зажиме?» ну и так далее...Да, у нас, у хирургов, между «твою мать» и «господи, спаси» вообще – доли секунды.

А чего стоит моя патологическая боязнь натурально рыжих рожениц? Вы не в курсе ... Рыжая роженица в отделении – Все! Быть беде! Обязательно, или атоническое кровотечение или приступ эклампсии . Я даже, каюсь, хотел накропать по этому поводу диссертацию и всерьез собирал данные о повышенном риске акушерских кровотечений у женщин с натурально рыжим цветом волос. Гипотеза моя, доказанная как мне казалось, сотнями примеров из реальной жизни, как ни печально, при попытке научной систематизации потерпела полнейшее фиаско. Оказалось, у рыжих все более-менее как у обычных людей ... но страх остался, видимо, как исключение, железно подтверждающее правило. Вот вам смешно , а еще Джеймс Джойс предупреждал нас о коварстве рыжих женщин. А он-то уж, поверьте, знал, что говорит.

Мне , например, очень страшно думать о том, что мой клинический резидент, который весь день ходит за мной по пятам и записывает в историю болезни все, что я скажу вслух, в один прекрасный день вместо «Срочно готовить к экстренной операции и переливанию крови» напишет «Выписать домой, под наблюдение участкового терапевта» не по злому умыслу, разумеется, а просто по ошибке. Ему бывает очень обидно, что я всегда перечитываю с тревожным видом то, что он, человек с высшим образованием, выпускник Кембриджской Медицинской Школы, написал в истории болезни от моего имени после слов «Обход дежурного консультанта». Это потому что он, скорее всего, не знает, как это страшно - доверять людям... Ничего, через семь-восемь лет станет настоящим хирургом, и, если не свихнется, поймет.

Я совершенно не боюсь конца света. Вряд ли это хуже ночного дежурства в Госпитале Святой Магдалины, что в северном Лондоне. Переживать и бояться за собственную жизнь гораздо проще и поверьте мне , куда как комфортнее, чем бояться за семнадцатерых рожениц на отделении, четверо из которых не говорят ни слова по английски, у троих давление 190 на 110 , двое кровоточат после родов со скоростью литр крови в пол минуты, а еще у двоих сердцебиение плода пять минут назад ушло в глубокий штопор, где-то около 60 ударов и даже без намека на восстановление. Гуляй, солдатик, ищи ответу ... И страшно не то, что дежурная бригада не знает , что со всем этим делать. Все мы знаем и умеем. Страшно то, что весь этот ужас происходит одновременно здесь и сейчас, на нашем дежурстве. Страшно что не успеем, страшно, что нас всего трое, не считая акушерок, а их вон, семнадцать. И наверняка, среди них есть рыжие. Страшно, очень страшно смотреть в глаза родным если не дай бог что-то случится, тетенька умрет или ребенок, страшно будет потом называть себя врачом. А мы больше ни на что не годны... как нам после этого быть и главное - кем? Страшно подумать...

«Ну вас!» - скажет скептически настроенный читатель. При чем тут весь этот бред, если невооруженным взглядом видно, что автор колонки - законченный параноик? А я вам отвечу – ничего я не параноик. Ну или все мы там, в неотложной медицине, «немного того». А ведь и есть с чего! Почему, например ни в одном известном мне английском родильном отделении нет комнаты номер 13? Да, вот комната 11 есть, комната 12 есть, а дальше ... комната 12А. Кстати, на известном в туристических кругах лондонском аттракционе London Eye, тоже нет тринадцатой кабинки. Мало ли что... молния там или терорристы, или Bad luck, что еще хуже.

Вы будете смеяться , но несколько раз за мою карьеру беременные не приходили на плановое Кесарево сечение, если операция выпадала на пятницу, тринадцатое. Не приходили и , что самое интересное, не звонили предупредить, что не придут. «Засмеют ведь»– наверняка думали они. Операционная бригада, которой внезапно из за массовой неявки беременных на родоразрешение приходилось активно нечего не делать все утро, пила стопяитидесятую чашку чая с молоком и говорила «Ну и слава богу, а то мало ли что, пятница тринадцатое, брр...»

Любой врач экстренной акушерской службы, психиатр или , к примеру, реаниматолог, расскажет вам в доверительном разговоре, насколько опасно... полнолуние. И волки-оборотни тут совершенно ни при чем. Я, конечно, в силу своей неорганизованности, ленности и тотального попустительства, не слежу за фазами луны по космическому календарю, но четко знаю, выходя в восемь вечера из машины на госпитальной парковке, чтобы заступить на ночное дежурство- если над госпиталем висит лунный блин в полной своей красе, то дежурство, будет «хоть святых вон выноси».

А уж если увидишь по дороге на работу черного дрозда – нужно сразу меняться дежурством с коллегой и идти домой, потому что примета эта верная и обязательно будет какая нибудь суперкатастрофа, типа непрямого массажа сердца в больничном буфете, стремительные роды в унитаз или переливание несовместимой крови не тому пациенту.

Как постоянно говорит мне мой друг, психиатр Миша Мосьпанов : «Приходи ко мне со своими фобиями - и мы вместе над ними посмеемся» А я с ним не согласен. Потому что верю, верю во всякое такое , пусть хотя бы и в самой глубине души... И мне не до смеха! Вот, как раз один очень показательный случай:

Однажды мой впечатлительный коллега Джон все дежурство проходил с дергающимся от волнения глазом, потому что по дороге на работу путь ему перебежала черная кошка. Двенадцать часов кряду он перепроверял свои назначения, с традиционным британским фатализмом ожидая трагедии. И она случилась! Выйдя из больницы и облегченно вздохнув, он тут же обнаружил на лобовом стекле своего «CLK» штраф на 120 фунтов за неправильную парковку, а еще позже вечером у него , представьте, сгорел рисовый пудинг! А вы говорите – суеверия...

Хотите, чтобы ваш знакомый врач вас возненавидел? Пожелайте ему спокойного дежурства. Как только вы это сделаете, дверь в отделение тотчас открывается (примерно как в передаче «В гостях у сказки») и ему тотчас привозят одновременно инфаркт миокарда, разрыв аневризмы аорты, острый аппендицит, внематочную беременность и огнестрельное ранение в голову. Желать врачу спокойного дежурства – страшный грех. Любой доктор вам это скажет. Кстати, прелюбопытнейший факт на эту тему описан у Ричарда Вайзмана. В уважаемом в медицинских кругах издании «Amercian Journal of Medicine», за 2002 год (номер 112 (6) , страница 504) – нет, вы проверьте! была опубликована вполне серьезная научная работа, где врачей - дежурантов разделили на две группы. Одна группа постоянно говорила «Ах, какое у нас будет сегодня спокойное и легкое дежурство», а вторая группа о легкости и спокойствии ночного дежурства даже не заикалась, а вместо этого обсуждала сугубо нейтральные темы, например, туман в Сомерсете, дороговизну жилья в Южном Кенсингтоне или скажем , приемущества Уэльской баранины над Новозеландской. Сравнительный анализ занятости врачей на дежурстве, вопреки бытующему суеверию, не выявил существенной статистически достоверной разницы ни в одной из групп. Но мы то знаем что это не так... подумаешь, исследование...

Но оставим на секунду докторов с их суевериями. А чего же боятся мои сограждане, простые Британцы?

Атак террористов? Потери работы? Смерти от рака? Ядерной войны?Тараканов? Путина ? Окончания сериала “EastEnders”?

Это, конечно, да. Но еще они боятся, что Государственная Служба Здравоохранения Великобритании полностью перейдет на страховой принцип, «как в Америке». Нет, я серьезно. Я уже и сам этого в тайне этого боюсь, поддавшись всеобщей панике. Попросите британца описать вам Систему Здравоохранения в Штатах. Вы в ответ услышите обвинительную речь минут на сорок о том, что эта американская система не что иное как ужасный, постыдный и антигуманный фарс, в котором человеку приходится платить(!) за свое лечение. Огромные деньги! И всем на вас наплевать, если у вас этих денег нет – идите ,вон, умирайте под забором. Нет страховки – нет лечения. Далее они говорят и при этом взор их просветляется : «Вот у нас в Британии, есть Национальная Служба Здоровья. Мы ей гордимся и никому ее не отдадим». Одно утешает: мои дорогие и до боли родные британские налогоплательщики не сталкивались со страховой (в буквальном смысле) медициной в моем отечестве. Вот тут то бы их и захлестнула такая фобия с паранойей, после которой даже “evil man Volodimir Putin” показался бы им персонажем, сравнимым по кровожадности , ну , скажем, с Телепузиками .

Мені ця книжка допомагала боротись з лікаре-фобією і взагалі готуватись до пологового. Особливо історія про "як прийняти пологи у капітана боїнга"

Да, понимаю, тем более, раз у Вас было КС! Этот рассказ я тоже постараюсь перепостить.

Угу-угу, книжка варта уваги

В последнее время с удовольствием читаю книги, посвященные врачебной теме, особенно акушерству и гинекологии, написанные умно и что особенно важно, остроумно. Началось все с Татьяны Соломатиной и ее серией Роддом, Акушер-Ха заняла почетное второе место, сейчас в лидерах серия Естественное убийство!!! Хохочу в голос, размышляю про себя....Денис Цепов подхватил эстафету... Про то, как рожают английские леди читала ночью, своим хохотом разбудила мужа и кота, пришлось перечитывать вслух))) Кто знает подобных авторов, порекомендуйте!!!

Да, я Соломатину скачала, тоже собираюсь в ближайшее время прочитать.

Книги по данной теме, по непонятной для меня причине, интересны с самого нежного возраста. В детстве забирала у взрослых и тайком читала книгу хирурга Амосова (не помню сейчас название), чуть позже штудировала "Раковый корпус" Солженицына...

П.С. Сорри, что-то сотворила со шрифтом, пусть уже так и будет. Ссылка

Интересовалась его биографией, но упоминаний откуда он родом нет...Действительно, из Николаева???

Учились с ним в сш №22, в одном классе то ли с 4, то ли с 6 по 8 (не помню точно, с какого именно). Потом их семья переехала в Грузию, г.Поти. Умным он был уже тогда, учился неплохо, ну и девочкам нравился - высокий, симпатичный))

Кстати, в одном из рассказов он вскользь упоминает "студенток пединститута из Николаева, носящих мини-юбки", кажется, так))

И на сон грядущий немного того самого английского юмора)

Моряк моряка видит издалека

В нашем «краснознаменном» Девонширском госпитале восемь операционных. В каждой из них, естественно, стоит по наркозному аппарату. Наркозный аппарат, если кто не знает, это такой шкафчик с трубочками и мониторами, который поддерживает жизнедеятельность пациента во время операции. Наркозный аппарат — фетиш и предмет поклонения анестезиологов всего мира.

Не так давно я заметил одну очень странную вещь: на все наши наркозные аппараты сбоку кем-то, но явно не производителем, навинчены небольшие медные таблички. На табличках не инвентарный номер и не год выпуска, а старательно выгравированные имена:

BRUMMER GNEISENAU TIRPITZ PRINZ EUGEN BISMARCK

Кому и зачем в уездном Девоншире взбрело в голову обзывать наркозные аппараты немецкими именами, оставалось для меня полнейшей загадкой. До тех пор пока к нам не приехали врачи-гинекологи из Мюнхена обмениваться опытом.

Немцы ходили гуськом по оперблоку, говорили: «Я! Я! Натюрлих!» — восхищались английской анестезиологией и цокали языками. Позже, на банкете, глава немецкой делегации Уве Штайнер произнес пламенную речь на сносном английском. О сотрудничестве, партнерстве и взаимопонимании. В частности, он сказал: — Я заметил, что все ваши наркозные аппараты названы немецкими именами! Мне, как настоящему немцу, это очень приятно! Давайте выпьем за дружбу между Англией и Германией! Прозит!

Тревор Хиндли, начальник всех анестезиологов Девоншира и потомственный морской офицер Королевского флота Ее Величества, нагнувшись ко мне и заговорщицки подмигнув, прошептал: «Боюсь, что наркозные аппараты названы именами немецких кораблей, потопленных английским флотом во Второй мировой войне».
Весь оставшийся вечер я думал о дружбе между народами и о чисто английском чувстве юмора.

Держите ножки крестиком, или Русские байки английского акушера



Все доктора и пациенты, описанные в книге, являются вымышленными персонажами, и любое сходство с реальными людьми — чистая случайность.

К читателю

Дорогой читатель!

Вас жестоко обманули. В этой книжке нет абсолютно никакого сюжета.

Здесь нет ни завязки, ни кульминации, ни развязки.

В этой книжке вообще нет литературы как таковой.

Потому что эта книжка — своего рода бортовой журнал, в который беспристрастно и дословно записаны мысли, события и диалоги, случившиеся за двадцать лет моего путешествия по жизни.

Путешествия, которое привело меня из маленького грузинского провинциального городка Поти в самое сердце лондонского мегаполиса.

Путешествия, которое превратило меня из блюющего за борт от малейшей качки младшего матроса Потийского морского пароходства в помощника грузчика на алюминиевом заводе в Оксфордшире, а затем, моментально, во врача акушерской клиники Лондонского университета и члена Британской Королевской коллегии акушеров и гинекологов.

Путешествия, которое научило меня любить жизнь и ненавидеть смерть во всех ее проявлениях.

Путешествия, которое научило меня смеяться, даже когда всем не до смеха, и плакать, когда никто не видит.

Путешествия, которое научило мои глаза бояться, а руки — делать.

Так уж получилось, что главным героем собственного путешествия по жизни стал я сам. Поэтому в этой книжке вы найдете много упоминаний про «мистера Цепова». Это не от нарциссизма и самовлюбленности, а исключительно с целью передать ощущения «от первого лица».

Книжка эта — собранные мною байки, которые уместно травить как молодым матросам в кают-компании, так и симпатичным девушкам- интернам в ординаторской во время ночного дежурства за чашкой кофе с замшелым, но ужасно вкусным дежурным бутербродом с сыром, который вы, придя утром на дежурство, забыли положить в холодильник.

Ну а в байках, конечно, по закону жанра, и приврать не грех, таков уж морской закон!

Каким получилось это повествование — грустным или веселым, — решать вам, дорогой читатель, но что интересно, так это то, что мое захватывающее путешествие по жизни еще не закончено. Эта книженция — только начало!

Итак, располагайтесь поудобнее на моем ординаторском диване, подлейте себе еще кофейку, закурите сигаретку и читайте на здоровье мои байки, смешные и не очень…
Искренне ваш,
Денис Цепов,
легендарный Матрос Кошка
Лондон, июнь 2010 года

Обнаженные махом

Случилась эта удивительная история в Королевском Девонширском госпитале, где я работал ответственным дежурным по родильному отделению, на местном наречии — реджистраром. Королевский Девонширский, хотя и находился, по лондонским меркам, во тьме таракани, обслуживал, тем не менее, примерно два миллиона человек разного сельского английского населения. Работы в родилке хватало, и скучно не было совсем… Тут тебе и санавиация, тут тебе и охотно беременеющие жены королевских морских пехотинцев, чья база находилась неподалеку в городке Таунтон, и фермерши с мозолями на причинном месте от чрезмерного катания на лошадях, и даже представительницы сельской аристократии, так называемые помещицы.

Родильное отделение на десять коек, а в конце длинного коридора — палаты интенсивной терапии и операционный блок, перед входом в который располагались разные служебные помещения — душевые для акушерок, комната отдыха анестезиолога, раздевалки и прочая, прочая… Комната отдыха врача-акушера, с кожаным диваном, большим телевизором и Интернетом, была на некотором отдалении, в восточном крыле акушерского блока.

Так вот, заступаю в субботу в восемь вечера на дежурство: в новом хирургическом костюме, в любимой свежевыглаженной операционной шапочке с нарисованными на ней маленькими эскимосами и оленями, обвешанный пейджерами, — и сразу же зовут меня в третью родильную комнату, посмотреть тетеньку с многоводием, зарожавшую на тридцать седьмой неделе. Произвожу внутренний осмотр, чтобы уяснить положение головы плода, и вдруг — цунами! Все три с половиной литра околоплодных вод под давлением схватки выливаются на меня одним стремительным потоком, как из ведра. Следом появляется голова младенца, а потом, незамедлительно, и он сам. Кладу новорожденного маме на живот, под его вопли перерезаю пуповину, кладу послед в специальный тазик и понимаю, что мне нужно в душ, причем как можно быстрее: я с головы до ног покрыт склизкими, пахучими околоплодными водами с примесью детских какашек, крови и еще черт знает чего.

Новый операционный костюм — мокрый насквозь, и с любимой хирургической шапочки тоже капают околоплодные воды. Высоко нести знамя английского акушерства в таком состоянии было невозможно, и я пулей побежал в душ, хлюпая и оставляя на полу мокрые следы. Так как до комнаты врачей надо было идти минуты две, я без промедления решил воспользоваться ближайшим душем — для акушерок в родильном отделении.

Сорвав с себя всю мокрую одежду, я бросил в раковину часы, бедж и протер спиртовыми салфетками мокрые пейджеры. Пейджеров, или, как их называют на медицинском сленге, «блипов», у дежурного акушера обычно два: красный, издающий тревожные вопли в критических ситуациях: в случаях внезапно возникшего риска для жизни пациента, он называется «краш блип», и черный, «персональный блип», который пищит по всем остальным вопросам.



Включаю горячий душ и интенсивно смываю с себя кровь, меконий и амниотическую жидкость ожесточенно намыливаясь жидким мылом с антисептиком. Полностью отмывшись, я удовлетворенно выключил воду и вдруг понял, что у меня нет ни запасной одежды, ни полотенца. Все эти полезные штуки я забыл, поспешая в душ, ибо ощущение слизи и какашек на физиономии было не из приятных.

И вот я стою: ответственный дежурный доктор отделения беременности и родов высокого риска Королевского Девонширского госпиталя, в женском душе, без трусов, мокрый, с двумя пейджерами в руках, с беджем, в красных операционных резиновых тапочках и в часах. «Надо что-то делать», — мелькнула мысль… Попытался высунуться из двери душа и позвать кого-нибудь из акушерок. В поле зрения никого не оказалось: все сидят с роженицами по комнатам. Звал, звал — безрезультатно. Оставалось одно — улучить момент и пулей метнуться в раздевалку оперблока, где лежат желанные новые комплекты хирургического белья.

Бежать метров пятнадцать. В принципе, за пять-шесть скачков можно допрыгнуть. Как назло, в этот же момент начал звонить черный пейджер, наверняка дежурный консультант, мистер Редклифф звонит узнать, все ли в порядке на отделении, прежде чем отправиться спать в своем особняке в Тивертоне.

Решение принято! Выскакиваю из душа в темный коридор, тускло освещенный подмигивающей лампой дневного света. Поскальзываюсь. С криком «Бляяадь!» падаю на пол.

В этот самый момент включается яркий свет, и в начале коридора появляется акушерка Маргарет с ознакомительным туром по родильному отделению для беременных и их мужей — человек пятнадцать, не меньше.


Понимая, что мужик, лежащий в одних часах и с беджем в родильном отделении на полу, престижа госпиталю не прибавит, волоча ногу, отползаю в сторону раздевалки оперблока. Застывшая группа беременных во главе с акушеркой Маргарет офонаревшим взглядом наблюдает мою голую жопу, исчезающую в дверях раздевалки.



Через пять минут выхожу как ни в чем не бывало на отделение, весь в чистом, но без шапочки.

— Ну что ж, продолжим обход? — вопрошаю без тени смущения…

Среди акушерок тотальный шок — все рыдают. Маргарет, утирая слезы, говорит, что хотела сказать группе посетителей: «А это наш оперблок», — но сказала: «А это Дэннис, наш ответственный дежурный доктор, он… из России»

Особенности родов у английских дам высшего света

Еще не перевелись в Южном Девоншире носители знатных фамилий, отпрыски пэров и, возможно, даже прямые потомки сэра Чарльза Баскервиля, сохранившие благороднейшие манеры и говорящие на таком изысканном английском, что хочется взять блокнот и записывать за ними каждое слово, чтобы потом при случае щегольнуть на одном из госпитальных балов. Однако неумолимый ход времени все же накладывает отпечаток и на незыблемые английские традиции. И вот яркое тому подтверждение.

Джессика и Джонатан, утонченная молодая пара с ярко выраженными врожденными аристократическими замашками, говорящие по-английски словно персонажи сериала «Дживс и Вустер», пришли к нам рожать своего первенца, тоже потенциального отпрыска знатной фамилии, между прочим. Было все, что по всем аристократическим канонам должно сопровождать рождение первенца, а именно: толщиной с «Войну и мир» план родов, расписанный поминутно, распечатанный на бумаге «Конкера» (двадцать фунтов стерлингов за пачку, с водяными знаками) и подшитый в шикарную кожаную папку с серебряными уголками. Записи в том фолианте были примерно такие: «Когда начнутся первые схватки, я бы хотела, чтобы сестры милосердия принесли мне чашку свежезаваренного чая „Эрл Грей“, чтобы набраться сил перед родами». Или, к примеру: «Я бы хотела, чтобы роды проходили как можно более естественно, и ни при каких обстоятельствах не даю своего согласия на использование эпидуральной анестезии, так как это противоречит моим представлениям о нормальных родах…»

Была там и стереосистема «Боуз» с расслабляющей музыкой, и голубой свет, создающий атмосферу благолепия в затемненной родильной комнате, напрочь вырубающий и без того сонную акушерку Дженни, которая вернулась вчера в два часа ночи с дружеской попойки и пыхала все утро таким факелом, что увяли к черту все хризантемы на отделении; и заготовленные две бутылки «Боллинджера» в позолоченном ведерке, и лепестки роз для бассейна…

Ну, в общем, подготовились на славу… Остались сущие мелочи — родить малыша.



Первые неприятности начались с первыми серьезными схватками… Вместо того чтобы отведать бодрящего чаю с лепестками роз, Джессика спокойным ровным голосом сообщила всем о своем твердом решении выброситься из окна, если ей сию минуту не сделают эпидуральную анестезию. Для этого был вызван анестезиолог, который согласился организовать «эпидуралку» при условии, что дама вылезет из бассейна. В ходе оживленных переговоров все пришли к решению, что анестезиолог в бассейн не поместится, и лучше всего проводить анестезию на кровати. После эпидуральной анестезии вновь заструился голубой свет и замяукала в магнитофоне приятная расслабляющая музыка.

Но большего внимания заслуживает второй период родов… Несмотря на эпидуральную анестезию, потужной период может быть достаточно болезненным, и разные женщины ведут себя в нем по-разному. Кто-то кричит благим матом, так что пролетающие за окном птицы падают замертво, кто-то, сжав зубы, тужится сквозь боль, кто-то требует немедленного кесарева сечения, кто-то просто сдается и впадает в тихое запредельное отчаяние… Но у аристократов, как выяснилось, все иначе…

Вот такой примерно диалог, который я не побоюсь назвать классическим, произошел между мной и Джессикой непосредственно перед рождением ее ребенка.

— Джессика, я должен заметить, что шейка вашей матки полностью раскрылась и голова ребеночка вот-вот покажется на свет.

— Очень мило с ее стороны, надеюсь, вы останетесь с нами до конца и проинформируете меня о том, что пора тужиться.

— Несомненно. Тем более что тужиться необходимо, как только вы почувствуете, что начинается схватка.

— ААААА!!!! (Схватка!) ААААА!!!!! Извините.

— Вам совершенно не стоит извиняться, это вполне нормально — так себя вести в родах.

— Извините, что информирую вас об этом, но боюсь, что я обкакалась.

— Очень хорошо. Мы позаботимся об этом, вам не о чем волноваться.

— Благодарю вас. Вы очень добры. Я не волнуюсь, просто обычно я делаю это без свидетелей.

— Не сомневаюсь.

— АААА!!!! (Схватка!) ААААА!!!! Извините.

— Наберите полную грудь воздуха и потужьтесь!

— !!!!!!!!!!!!!

— Отлично, голова уже родилась. Теперь нам надо родить плечики и туловище!

— Доктор, будьте откровенны со мной. Надеюсь, что волосы у малыша не рыжего цвета?

— Нет, мадам. Могу вас заверить.

— Очень хорошо. Не будете ли вы так добры усадить Джонатана на стул. Это не его обычный цвет лица…

Джонатан тем временем, с лицом белого цвета, неуклонно сползает по стенке на пол, его подхватывает акушерка.

— !!!!!!!!!! (Схватка!)

Родившегося мальчика подносят к Джессике. Ни тени эмоций на лице, кроме одной-единственной мелькнувшей слезы, пробежавшей по щеке так быстро, как будто бы ее и не было…

— Good afternoon, baby boy!

— Уааа-уаааааа!!!!!!

Самым интересным неожиданно оказался последний диалог, когда родили плаценту, зашили небольшой разрез на промежности, привели в чувство счастливого отца семейства и разлили шампанское по бокалам. Джессика все еще находится в родильном кресле с ногами на подставках и десятком подушек под головой.

— Посмотрите, Джес, вашего огромного живота больше нет!

— Blimey! I can see my cunt now, can I not?[6]

— You can indeed![7]

— Thanks for your help.

Да… Леди во всем, ну что тут скажешь…


6 Боже! Наконец-то я увижу свои интимные места, не правда ли? (Англ.)

7 Без сомнения! (Англ.)

Эсс Пушкин, или Трудности перевода

Завелась у нас как-то в клинике девушка-докторесса из Москвы по имени Светлана. Она закончила ординатуру по гинекологии дома, вышла по Интернету замуж за английского электрика и приехала в Англию жить и сдавать экзамены на медицинскую лицензию. Сдача медицинских экзаменов в Англии — процесс, требующий не только большого ума, но также самоотречения, времени и усердия, поэтому параллельно с сидением за учебниками Светлана приходила два раза в неделю к нам в клинику, где ей было дозволено сидеть с докторами на приеме и наблюдать за работой родильного отделения и операционной.

Так вот, работаю я с утра в родильном отделении, а Светлана, миловидная блондинка из Москвы, ходит за мною хвостом и задает вопросы. К обеду, когда мы закончили обход и плановые операции, нас выловил мистер Данкли, заведующий отделением, великий профессор, ценитель русской литературы и, как выяснилось, большой любитель поболтать с интересными блондинками из Москвы.

— Хеллоу, Дэннис! Хеллоу, Свэтлана!!!! — начал свой многочасовой диалог мистер Данкли.

Я сразу сообразил, что сейчас начнется «про Солженицына, перестройку и КГБ», и, ловким движением подтолкнув Светлану вперед, попытался незаметно исчезнуть из поля зрения профессора. Однако дальнейшее настолько заинтересовало меня, что я остался послушать.

— Свэтлана! Как вы находите нашу клинику? Набираетесь ли вы здесь полезного опыта для вашего экзамена на лицензию?

— Да, мистер Данкли, — перешла Света на русский английский. — Мне очень нравится в клинике! Итс сач э привеледж фор ми то би эйбл ту си зе верк оф сач э биг гайниколоджикал асс, лайк ю, мистер Данкли!

Возникла неловкая пауза. Улыбка застыла на лице мистера Данкли и стала медленно превращаться в вопросительную гримасу. Я нервно закашлял: до меня медленно дошло то, что хотела сказать Светлана и что у нее получилось! Но тем дело не кончилось.

Света продолжала:

— Дэннис из олсо — биг асс! Ай лернт э лот фром хим ласт вик!



Мистер Данкли с интересом посмотрел на меня и с задумчивым видом удалился в свой кабинет.

Вечером, когда я снова встретил его, он загадочно спросил меня: «Дэннис! Ты случайно не знаешь, что Светлана имела в виду, назвав меня „большой гинекологической задницей“?»

— Не могу сказать, мистер Данкли. Я думаю, она восхищалась вашей работой.

Сленг москвичей иногда трудно понять даже мне…

— Я бы хотел однажды выучить русский!!! Это язык Достоевского! Пушкина! Толстого!

Мистер Данкли оседлал любимого конька, и следующие полчаса моей жизни были посвящены русской культуре.

Мысли вслух перед краш-кесаревым в четыре часа утра

Когда падает сердце, мы все спешим на помощь к нему, к не рожденному еще человеку, который изо всех сил пытается появиться на свет. Такая уж наша работа — помочь ему выжить, даже если Богу угодно, чтобы сердце его остановилось еще в материнской утробе. Может, Бог хочет дать ему шанс? Сделать так, чтобы в момент, когда сердце его устало и больше не может биться, рядом оказались мы? Потому что он — наш… Но мы — не боги и делаем только то, что умеем.

Когда падает сердце — мы все знаем, что делать. Мы бежим по коридору, мы открываем дверь в операционную и зажигаем огни бестеневой лампы. Каждый из нас, от хирурга до санитара, пытается спасти ему жизнь. Потому что он — наш. Он такой же, как мы: веселый, хмурый, добрый, сердитый, обидчивый, капризный, храбрый и трусливый. Он способен любить, как мы, и прощать тем, кого любит, как мы.

Но это — в будущем. Если получится. Если хватит времени. А сейчас — сердце его упало в ноль. Но он этого не знает, он просто жил, слушал сердце матери, и его собственное сердце училось биться в такт с материнским, и душа его улыбалась.

Сегодня — жизнь или смерть. Секундомер запущен. И если он умрет, то, конечно, попадет в рай, где таким, как он, уже приготовлены крылья и маленький лук со стрелами. А если выживет — он станет таким же, как мы. Или лучше…

Гул голосов в операционной. Отрывистые команды. Яркий свет ламп и монотонный писк наркозного аппарата. Мы идем на помощь! Он наш! Мы подходим к нему со скальпелем, мы киваем анестезиологам. Можно начинать!

— Эй, ребенок! Если ты еще жив, пожалуйста, не умирай еще две минуты!

Разрез.

— Подожди еще одну минуту!

Апоневроз. Брюшная полость.

— Послушай-ка, здесь свет, свежий воздух и Мама!

Тридцать секунд.

Нижний сегмент матки. Извлечение. Пуповина.

Ноль секунд.

Реанимация.

Времени — нет.

— Ну кричи же, ты же можешь просто заорать, и все…

…Легкие расправляются. Словно хлопок запасного парашюта. Первый крик. Первая пощечина смерти. Жизнь в этот раз победила, потому что так было угодно Богу. И нам.

Потому что он — наш.

Родить незабудку ...


Тенор-саксофон Герберта Хардести вынимал из меня душу, рвал ее на мелкие бумажные клочки и подбрасывал в воздух, словно конфетти. Из контрабаса визгливо сочились обломки нот, пальцев и скрипичных ключей. Вечерний Камден-таун вокруг меня праздновал пятницу, шевелился, извергался и бурлил, подобно гламурному вулкану Эйяфьятлайокудль.

Хорошо, что древние шотландцы изобрели виски, без него можно было бы тронуться рассудком. После такого дня, как сегодняшний, нужно пить.

— «Talisker» on rocks, please.
— Single or double, sir?
— Look at me. Do I fucking look like a bloody single?
— Shall I make it triple?
— Please.


Сидеть посреди этого хаоса в облаке незнакомых женских духов, алкогольного перегара, запаха дешевых сигарет, дорогих сигар и марихуаны было на удивление уютно. Все ненужные мысли как будто поняли, что сегодня не их день, пожелтели и опали, словно осенние листья из песни Эдит Пиаф. Остался только тугой и протяжный звук саксофона и одна простая мысль, думать которую было уже почти не больно. Неужели все это закончилось?

Как жаль, что все закончилось. Хотя почему закончилось? Все только начиналось. Закончилось это для меня и для Рейчел Берримор, а началось для этого маленького розового свертка по имени Ребекка, рождения которого мы так сильно ждали все эти восемнадцать недель.

***

— Рейчел, здравствуйте. У меня для вас есть хорошие новости и плохие новости.

— Доктор, давайте сначала хорошие, может быть, после них плохие новости будут казаться не такими ужасными. Я слушаю вас.

Было видно, что она очень боится плохих новостей. Я почти физически ощутил, как она собрала все силы, которые у нее были в запасе. Ее взгляд стал очень серьезным и сосредоточенным и совсем не гармонировал с белокурыми кудряшками и летним платьем бирюзового цвета.

— Рейчел, вы беременны. Десять недель, сердцебиение очень отчетливое. Поздравляю вас.

— Доктор! Вы не представляете... я так давно хотела этого ребенка, я уже потеряла надежду. Какая прекрасная новость... Подождите, я должна позвонить маме и Джону. Боже, я сейчас заплачу от счастья! Какой прекрасный день! Доктор, вы просто чудо! Я думала, что в тридцать семь лет это уже невозможно...

Тем не менее она не заплакала от счастья. Оставались плохие новости. Она помнила о них, ждала их и, видимо, берегла силы.

— Доктор! Давайте быстрее говорите свои скучные новости, не томите!

Улыбка у Рейчел получилась прекрасной, естественной и беззаботной. Я физически ощутил, каких усилий ей стоило оставаться спокойной и продолжать улыбаться.

— Мальчик или девочка? Я так хочу девочку! Пусть это будет девочка! Хотя мальчик — тоже прекрасно. Я назову мальчика Ричардом, а девочку — Ребеккой! Доктор, я такая счастливая...

— Рейчел, опухоль у вас в животе, та, которую мы обнаружили на сканировании... Она расположена в поджелудочной железе. Я боюсь, что это рак, Рейчел. Мы получили подтверждение биопсии сегодня утром.

— Ты ведь не шутишь, Денис? С этим ведь не шутят. Нет, ты не шутишь, ты говоришь правду. Как неожиданно... Почему именно я? Почему у меня ничего не болит? Это какая-то ошибка, какая-то нелепая ошибка. Когда операция? Я не могу в следующий вторник, у меня интервью с Кристианом Лакруа. Это дизайнер модных тряпок. Но я никогда не курила и пила только немного шампанского по пятницам...

Операция ведь не повредит беременности, не так ли? Я слышала, что можно оперировать и беременности это не повредит. Я могу в среду. Да, среда — положительно хороший день, не правда ли?

Она панически перелистывала страницы в своей маленькой смешной записной книжке из розового молескина, пытаясь найти подходящую дату для операции.

— Рейчел, лечение, которое вам подойдет лучше всего, не операция, а химиотерапия. Такое решение приняли онкологи, хирурги и радиологи. Они считают, что хирургическая операция вам не поможет. Химиотерапия, возможно, существенно замедлит процесс, даст нам еще несколько месяцев, может быть, год.

— А что будет через год? Я умру?

Рейчел механически и отрешенно рисовала маленькие незабудки на салфетке из «Старбакса» моей авторучкой. В английских госпиталях не разрешены синие чернила, поэтому незабудки получались черные.

— Рейчел, я не знаю что будет через год или два. Я знаю, что химиотерапия повредит беременности. Вам нужно принять очень непростое решение: начать химиотерапию как можно скорее, прервав беременность, или сохранить беременность, отказавшись от химиотерапии. Но тем самым передоставить болезни естественный ход, который может оказаться непредсказуемым и стремительным.

— Это практически дилемма из серии «какое платье надеть»? Темно-синее в горошек от «Донны Каран» или маленькое черное от «Шанель»?

Рейчел опять улыбнулась и посмотрела на меня своими глазами-электростанциями.

— Мне нужно подумать. Доктор, мне кажется, это все — страшный сон и он скоро кончится. Очень скоро.

***

Рожать решили кесаревым сечением в двадцать восемь недель. Рейчел сильно сдала. Из-за метастазов в кости ее мучили боли, которые требовали постоянных высоких доз морфина. Она практически ничего не ела.

— Рейчел, мы готовы начать операцию.

— Начинайте, я хочу поскорее увидеть ее! Мою маленькую Ребекку.

Рейчел умерла через тридцать дней после рождения ребенка, сегодня утром. Я сидел в виски-баре на Камден-таун и вспоминал ее улыбку, искрящуюся как шампанское и ее летнее платье цвета бирюзы.

Из тенор-саксофона Герберта Хардести маленькими черными незабудками вываливались звуки. Казалось, что звуки падали на деревянный пол и застывали под ногами вязкими беспорядочными фигурами.

— «Talisker» on rocks, again, please.
— Single or double, sir?
— Whatever…

Время болезненно сжалось и выпустило из белых гипсовых пальцев крохотный клубок секундных петель. Казалось, что Рейчел не умерла, а просто начала жизнь заново, превратившись в маленький розовый сверток по имени Ребекка Берримор. Да, это очень комфортная мысль. Надо продолжать ее думать.

— Another «Talisker», sir.
— Please.
— This one is on the house, sir.

Болеутоляющий


Вы когда-нибудь встречали человека, довольного медициной? Вот и Матрос Кошка недоволен. Впрочем, он сейчас не о себе, а о пациентах. А также докторах и докторишках

Нас, докторов, постоянно окружают больные люди. Будь то в Англии, России, во Франции, ну или в Судане. И, надо сказать, окружают до такой степени плотно и категорично, что прямо хочется, чтобы они, эти люди, поскорее бы уже шли домой. И желательно при этом, конечно, чтобы выздоровели, а не то, что вы подумали.

Доктор, у которого больные быстренько уходят домой и больше никогда не приходят, считается хорошим. А тот, у которого больные уходят домой, а потом приезжают обратно в корчах и/или в карете скорой помощи, считается, соответственно, докторишкой никчемным и еще, как сейчас модно говорить в английских газетах, прожигателем денег налогоплательщиков.

Плохой доктор забывает в животе у пациенток зажимы, полотенца и наконечники от электроножей. Хороший доктор предпочитает не оперировать вообще. Мало ли что?

Это я, конечно, утрирую, и читатель, надеюсь, меня простит.

Хороший доктор всегда сам сосчитает свои инструменты, салфетки и иглы. Выплюнет незаметно жевательную резинку в стерильное мусорное ведро, отгрызет мимоходом недельной нестриженности ноготь, поправит очки от Ямомото, чтоб не упали в рану, и зафиксирует языком вставную челюсть, если таковая имеется, а то бывали случаи, знаете ли... (ищи ее потом по рентгенограмме до посинения, как родной аэродром по пачке «Беломора»).

И главное, хороший доктор никогда не доверяет своим ассистентам. Кто знает, откуда у них руки растут, и главное — куда? То, что уважаемый читатель видел в фильмах про медицину, когда приходит внезапный профессор, тычет пальцем (скальпелем, ножницами, зажимом) в митральный клапан и со словами «зашивайте!» чинно удаляется в свете бестеневой лампы, в настоящей медицине встречается крайне редко.

Да будь вы тысячу раз гениальным хирургом и диагностом, если вы не умеете общаться с пациентом — грош вам как доктору цена. Лично меня общаться с пациентами в медицинском университете не учили. Не было такой дисциплины. А зря. Пришлось учиться самому. Учиться слушать, учиться быть всегда на их стороне. Учиться пытаться помочь пациенту, а не судить его, (даже если лично вы считаете, что он достоин осуждения, судить его — извините, не ваше дело). Учиться тому, что предназначение доктора не осуждать и не осмеивать пациента, а пытаться помочь ему в любой ситуации. А ситуации бывают очень сложные.

Вам знакома мизансцена, когда врач аки Папа Римский учит вас жизни, словно нашкодившего первоклассника? Мне — да. Самое печальное, что он-то думает, что эта обличающая речь пойдет вам, глупому пациенту, только на пользу. Да может, он сто раз прав в принципе. Но манера разговаривать с пациентами у нас, докторов, прямо скажем, порой бесит!

Хочется взять и написать жирную, толстую жалобу, томах эдак в восьми, и отправить ее прямо верховному медицинскому начальству на стол. Недаром в Англии шестьдесят четыре процента всех жалоб от пациентов — на «плохое отношение» персонала к ним как пациентам.

Вот вы смеетесь, конечно, при слове «жалоба». Попробуй-ка написать жалобу на врача в районную больницу города, допустим, Ставрополя. Гарантирован глобальный падеж кур от смеха и массовый надрыв животиков у товарищей из облздравотдела.

В Англии жалоба от пациента — это очень серьезно. Это удар по репутации госпиталя в целом и врача в частности, это многоуровневое расследование и долгие объяснения, что и как произошло и на что пациент так обиделся.
Далее всегда следует длинное письмо пациенту с извинениями и зачастую значительная сумма в качестве компенсации за неудобство, а если дело доходит до суда и вина госпиталя доказана — миллионы фунтов, а уж если доказана халатность отдельного врача — лишение его медицинской лицензии и, соответственно, карьеры.

Большинство жалоб от пациентов, что интересно, поступает не с целью получить денежную компенсацию, а с целью «выявить недостатки в сервисе и не допустить повторения подобных осложнений в будущем». По крайней мере, так утверждают французские исследователи, которые это дело попытались проанализировать пару лет назад.

Мое личное наблюдение — жалобы бывают очень редко, если во время тяжелой и опасной многочасовой операции возникли тяжелые и опасные осложнения.

Гораздо чаще, если вы, доктор, случайно или нечаянно, обидели пациента. А его обидеть очень легко.

Достаточно заговорить с пациентом, не представившись, начать его осматривать, не сняв пиджак и не помыв руки, не выслушать его переживаний, даже если они ни на йоту не связаны, по вашему мнению, с его болезнью и кажутся вам сущей ерундой.

Я, конечно, от «трамвайного хардкора» в своей рафинированной Англии маленько отвык. А так вот посмотришь по телевизору, как доктор Малышева с пациентками разговаривает, и волосы на ногах сами собой шевелиться начинают, честно. А вот как-то раз в прошлом году имел удовольствие быть пациентом одной из петербургских больниц... Но об этом писать в уважаемом издании нельзя. И не буду.

В клинической работе большинство жалоб возникает не потому, что врач делает что-то неправильно с терапевтической точки зрения, а зачастую потому, что у пациента создается впечатление, что врач недостаточно ему сочувствует. Например, в Англии считается крайне неэтичным для врача стоя разговаривать с пациентом, лежащим в кровати. Нужно обязательно присесть, чтобы глаза находились на одном уровне с больным. Мелочь, скажете вы? А для пациента это очень важно. Это я вам как врач говорю.

И на хороших, и на плохих докторов пациенты пишут страшные жалобы с одинаковой регулярностью. А что им еще делать, если медицинский сервис-то оказывается «из рук вон плох»? Будь то Англия, Америка или Россия. От географии тут мало что зависит, хотя...

Я неслучайно выше употребил слово «сервис».

Мы, врачи и медицина наша, — не что иное, как сервис. Как автосервис, парикмахерская, педикюрный салон или гостиница. Только вместо спа-процедур, натираний туловища кремом Guinot и завтраков с шампанским мы отрезаем и пришиваем людям разные органы.

Если некоторые мои коллеги думают, что они не сервис, а «воля божья в обличье человеческом», то вы их простите, они ошибаются. Нет, конечно, мы все, особенно хирурги и акушеры, прошли через ощущение «божественности» и возвышенности над всем остальным, «немедицинским» человечеством. Но это нормально, как ветрянка в семь лет и трихомониаз в семнадцать, — это проходит.

Если у вас, коллега, налет божественности все еще не прошел, значит, вам еще слишком мало лет или, что гораздо трагичнее, вам надо было идти не во врачи, а в диктаторы Ким Чен Иры или сразу в Анатолии Чубайсы.

Но медицинский сервис остается сервисом, и что самое смешное — в представлении населения он традиционно всегда и везде «ниже среднего». И не только потому, что «клиент всегда прав». И даже не потому, что ожиданий от врачей и медицины в целом зачастую намного больше, чем врачи и медицина могут сделать на самом деле.
Нет, я, конечно, как лицо заинтересованное могу написать сто пятьдесят страниц про спасенные жизни, про «подвиг каждый день» и про то, как трудно иногда бывает бороться со смертью. Речь сейчас не об этом. О спасенных жизнях помнят сами спасенные и их близкие. И мы, конечно, скромные труженики. В основном-то народ медициной недоволен. Почему?

Причин для недовольства может быть масса. От банального непрофессионализма медперсонала (например, когда акушерка, принимающая у вас роды, предлагает вам заткнуться и не орать, мотивируя это тем, что «вы же не орали, когда беременели») до мирового кредитного кризиса.

(продолжение)

Можно для смеха взять какую-нибудь «элитную» московскую или питерскую клинику. Дорого-богато. Золотая лепнина на стенах. Фотомодель на ресепшене. Там у вас за ваши же большие деньги моментально найдут такие недешевые болезни, как «злокачественная элитома», «валютный оффшориаз», «острая богемная гламурея», «бюрократический высокосидифилис» и даже, возможно, «народный депутоз» в терминальной стадии.

Только человек, лишенный способности критически оценивать происходящее, не поймет, что его разводят на деньги, предлагая ненужные исследования, «волшебные» лекарства и операции. Хотя, может, кому-то и верится, особенно если доктор умеет очень авторитетно убеждать. Кому еще доверять, если не доктору?

В России, например, целое поколение женщин репродуктивного возраста воспитано таким образом, что при первых же признаках беременности они чувствуют неудержимый позыв срочно ложиться в больницу и интенсивно эту беременность лечить. В большинстве случаев — от мифической патологии. Врач-бизнесмен строго на такую женщину посмотрит и скажет «Да у вас, матушка моя, угроза прерывания и гипертонус матки!». И давай ее лечить разными чудесными таблетками, уколами и мазями (которые, кстати, можно зачастую приобрести сразу у врача, не выходя из кабинета).

Цена вопроса очень варьируется в зависимости от платежной категории потерпевшей, ой, простите, пациентки.

Интересно, что в мире (отличном от Мира Российских Медиков) до сих пор не изобрели препарат, который бы сохранил беременность раннего срока, начавшую прерываться. Ну нет такого препарата в мире. А в России есть, и не один! И диссертаций на эту тему защищено столько, что можно целую зиму отапливать ими весь Васильевский остров. Женщины, разумеется, платят, потому что не заплатить в таком случае сложно. Одна женщина не заплатила — ей несчастье было.

И если такая девушка вдруг оказывается на Западе, скажем, в Англии, Франции или Ирландии, то ей все время кажется, что врачам на нее просто наплевать. Она уж и заплатить согласна, сколько скажут, да вот только отказываются англичане лечить ее нормальную беременность, и все тут. Ну не считают там нормальную беременность болезнью. «Вроде нормальная страна, а медицина на средневековом уровне...» Ужас.

Нет, я не говорю, что британская медицина идеальна и безупречна. Например, в Англии прорваться к специалисту через врача общей практики бывает порой совершенно нереально. Будут лечить парацетамолом до полного посинения. И вот когда уже потерявшего надежду пациента направляют в специализированную клинику, выясняется, что очередь на прием (в случае, если это не онкология) — два-три месяца. Не хватает специалистов, консультантов, больничных кроватей и рабочих мест. Медицина — государственная, бюджетная, с экономической точки зрения глубоко убыточная.

Должен сказать, что уровень госпитальной медицинской помощи в Англии до сих пор очень и очень высокий. Аппаратура и диагностические возможности, возможно, лучшие в мире. Лекарства, даже самые дорогие, бесплатны для населения.

Но вот в чем проблема. Медицина эта, с ее современными операционными и палатами интенсивной терапии, напоминающими космические станции, одинаково доступна для всех, независимо от социального положения и количества денег на банковском счете. Элитное лечение — для всех граждан, от дворника до бизнесмена. (Я знаю, у российского читателя как раз сейчас начнет дергаться глаз.)

Соответственно, возникает конфликт — с одной стороны, поддерживать медицинскую помощь на таком высоком уровне для всех без исключения граждан страны, от бездомных нищих до банкиров, стоит огромных денег, а с другой стороны — денег этих у Национальной службы здоровья все меньше и меньше.

А с третьей стороны, пациентов, как своих, британских, так и пациентов из стран Европейского союза, которые предпочитают лечиться в Англии, становится все больше и больше. Вот сервис и трещит по швам. Вот все и недовольны. Вот и ждать приходится, пока вас квалифицированно полечат, долгие месяцы.

Мне, конечно, легко тут зубоскалить. Проблема-то глобальная! Либо сохранить социальную и бесплатную медицину, либо превратить здравоохранение в коммерческий бизнес-проект, доступный только высшей касте, как это сделали в России. Удастся ли только в этом случае медицине сохранить при этом Великую Медицинскую Идею — помогать одинаково всем без исключения и невзирая на финансовый статус? В России, к сожалению, не удалось.

Британия, на мой взгляд, пока держится. Надолго ли?

Вы, кстати, слышали когда-нибудь о стране, где местные жители были бы в восторге от локальной медицины? Я нет. Везде все плохо. И всегда, непременно лучше где-нибудь еще. Там, где нас нет. Остается надеяться только, что все будет хорошо.

Спасибо, и постарайтесь не болеть.